Администрация перебралась в новое здание в восточной стороне двора, и лазарет тоже перевели (кому принадлежала идиотская идея устроить лазарет на втором этаже – так и осталось тайной), библиотеку лишь частично оборудовали, хотя и раньше там мало чего было, и она стояла пустой. Старое здание – душная, обитая досками коробка – находилось между блоками А и Б. К стенкам блоков примыкали туалеты, поэтому в здании все время витал едва уловимый запах мочи, ставший, пожалуй, единственной разумной причиной для переезда. Сама библиотека была не больше моего кабинета, только Г-образной формы. Я поискал венти-лятор, но не нашел. В комнате стояла жара градусов под сорок, и я почувствовал, когда садился, горячее биение пульса в паху. Похожее на зубную боль. Я знаю, что сравнение абсурдно, особенно по местонахождению, но по ощущениям очень похоже. Гораздо хуже становится во время и после общения с писсуаром, что я и сделал перед тем, как прийти сюда.
Кроме меня, здесь был еще один человек – тощий старый заключенный из надежных, по фамилии Гиббонз, дремлющий в углу с романом о Диком Западе на ко-ленях, и в надвинутой на глаза шляпе. Жара не донимала его, как не мешали ему ворчание, стук и доносившиеся из лазарета наверху ругательства (где, наверное, было градусов на десять жарче и, я надеюсь, Перси Уэтмору очень нравилось). Я тоже не стал мешать ему, прошел в короткую часть буквы Г, где лежали газеты. Я боялся, что они исчезли вместе с вентиляторами, вопреки мнению Дина. Но они остались, и дело о близнецах Деттерик нашлось очень легко: об этом писали на первых полосах с момента совершения преступления в июне до самого судебного процесса в конце августа-сентябре.
Вскоре я позабыл и про жару, и про стук наверху, и про булькающий храп Гиббонза. Думать о том, что две маленькие десятилетние девочки с белокурыми головками и ангельскими улыбками оказались в руках этого черного громилы Коффи, было неприятно, но не думать было невозможно. Учитывая его размеры, легко представить, как он пожирал их, словно великан из сказки. То, что он сделал, выглядело еще ужаснее, и ему повезло, что его не линчевали прямо там, на берегу реки. Если, конечно, назвать везением ожидание прогулки по Зеленой Миле до Олд Спарки.
Ферма «Кинг коттон» («Королевский хлопок») возникла на юге лет за семьдесят до описываемых событий и уже никогда не станет королевской, но в те тридцатые годы у нее была пора благоденствия. В южной части нашего штата уже исчезли хлопковые плантации, но осталось сорок или пятьдесят процветающих хлопко-вых ферм. Владельцем одной из них был Клаус Деттерик. По меркам пятидесятых годов, он считался бы скорее бедным, но в тридцатые о нем говорили как о преуспевающем, потому что в конце месяца он, как правило, расплачивался наличными по счетам из магазина и мог спокойно смотреть в глаза управляющему банком, случайно встретив его на улице. Его дом на ферме был чистеньким и удобным. Кроме хлопка – коттона, у него имелось еще два "к": куры и несколько коров. У них с женой было трое детей: Говард – лет двенадцати, и девочки-близнецы Кора и Кейт.
В тот год как-то теплой июньской ночью девочкам разрешили ночевать на крытой веранде, идущей по пе-риметру дома. Они очень обрадовались. Мать поцеловала их и пожелала спокойной ночи, когда не было еще девяти и только начало смеркаться. Вот тогда она и видела их обеих в последний раз живыми, а не в гробах, где гример постарался скрыть самые страшные телесные повреждения.
Сельские жители в то время ложились спать рано – «едва лишь только стемнеет под столом», как говорила моя матушка, – и спали крепко. Видимо, в ту ночь, когда исчезли близнецы, и Клаус, и Марджори, и Хови Деттерик спали тоже очень крепко, Клаус, конечно, проснулся бы от лая Баузера – огромного старого пса, наполовину колли, – если бы тот залаял, но Баузер не лаял. Ни в ту ночь, ни в другую – никогда.
Клаус поднялся с рассветом, чтобы подоить коров. Веранда была обращена в противоположную сторону от сарая, и Клаусу даже не пришло в голову посмотреть, как там девочки. То, что Баузер не пришел к нему, тоже не вызвало тревоги. Пес относился и к коровам, и к курам очень пренебрежительно и обычно отсиживался в будке за сараем, когда все работали, так что приходилось его звать... и звать настойчиво.
Марджори спустилась вниз минут через пятнадцать по-сле того, как ее муж надел сапоги в кладовке и отпра-вился в сарай. Она поставила вариться кофе, потом на-чала жарить бекон. Соблазнительные запахи заставили Хови спуститься из своей комнатки под самой крышей, но девочки не пришли. Она послала Хови за ними, пока разбивала яйца на сковородку. Сразу после завтрака Кла-ус обычно отправлял девочек за свежими яйцами. Но в то утро в доме Деттериков так и не позавтракали. Хови вернулся с веранды с перепуганным лицом, его слегка припухшие после сна глаза теперь были широко открыты.
– Они исчезли, – объявил он.
Марджори отправилась на веранду скорее раздражен-ная, чем встревоженная. Позже она сказала, что подумала, если вообще что-то подумала, что девчонки спозаранку отправились погулять и нарвать цветов с первыми лучами солнца. Или еще какие-нибудь девчоночьи глупости. Но едва взглянув, она поняла, почему Хови побелел.
Она стала громко-громко кричать и звать Клауса, и тот опрометью кинулся к ней, разлив на сапоги полведра молока. То, что он увидел на веранде, могло подкосить любого, даже самого крепкого из родителей. Одеяла, в которые кутались девочки, когда ночи становились холоднее, были скомканы и сбиты в угол. Сорванная с верхней петли дверь-сетка криво болталась в проеме. И на стенках веранды, и на ступеньках под сорванной дверью – везде были брызги крови.